Локус сада — один из сквозных пространственных элементов гриновского текста, наряду с локусами дома, леса, окна, топосами пустыни, океана, дороги. Этот локус обладает значительным смысловым потенциалом, обеспеченным не только его изначальной мифологичностью и архетипичностью, но и авторскими философскими и этико-эстетическими предпочтениями. Сохраняя свой общий смысл — антихаосогенность, модель сада в творчестве писателя отражает смену философских приоритетов (и не только авторских) на протяжении трех десятилетий.
В литературе о Грине отмечалась особая  смысловая значимость пространства в текстах писателя, и сад как один из периферийных пространственных элементов  готов в ряде текстов обрести статус «ядерного». Особенно заметна эта тенденция в текстах раннего периода, отмеченных скептическим отношением автора к популярным в начале ХХ в. преобразовательским проектам. В семантике садового локуса обнаруживает себя «антицивилизационная» позиция автора, в ряде текстов концепт сад является составляющей смысловой оппозиции сад vs город. Локус сада в ранней прозе Грина соотнесен с архетипом Эдемского сада и альтернативен лабиринтному локусу города. Модель гриновского сада учитывает романтическую версию «свободы, одиночества, уединения» (трансцендентальные проекты Р. Эмерсона, Г. Торо), обнаруживает в себе софиологическую составляющую (Вл. Соловьев, А. Блок), эпифанические мотивы, мотивы света, спасения в контексте христианской духовности (рассказы 1906–1914 гг).
С середины десятых годов интерес Грина к садовому локусу как альтернативе городу снижается (характерен автопародийный текст «Имение Хонса» (1915)), обнаруживающий скепсис автора по поводу романтического проекта «спасения мира» природой. Мотив спасения в ряде текстов этого периода теряет свой метафизический смысл. Образ сада возвращает себе традиционный статус промежуточного рукотворного локуса, места возможной гармонии природы и культуры (ср. мотив разумности рукотворной природы в романе «Бегущая по волнам»). Отчасти эта тенденция формируется в контексте построения Грином вымышленного идеального пространства города (Лисс, Зурбаган). Усиливается коммуникативная функция садового мотива, который оказывается тесно связанным с мотивом окна (общение, информация, спасение). Характерный для ранней прозы Грина мотив отчуждения сада от дома к середине 1920-х гг. утрачивает актуальность, локус сада становится непременной составляющей не только метафизической модели идеального места («Фанданго»), но и банального в реальной желанности «домика с садом» («На облачном берегу»). В этот период обращает на себя внимание и интенсивное развитие флоральных мотивов (в контексте редукции «усадебного текста») как способ сохранить сакральный статус садово-паркового локуса.