Роль рассказчика в романе Ф. М. Достоевского «Бесы»
Михаил Алексеевич Игнатьев
Докладчик
студент 1 курса
Санкт-Петербургский государственный университет
Санкт-Петербургский государственный университет
188
2016-04-19
15:00 -
15:20
Ключевые слова, аннотация
Доклад посвящен рассказчику (Хроникёру) в романе «Бесы», роль которого в первой части романа сильно отличается от его роли во второй и третьей частях.
В результате проведенного исследования мы приходим к следующему выводу: в течение всего 1870 г. Достоевский работал над адекватной художественному материалу манерой повествования в «Бесах» и концу года определился с ней. Краеугольным камнем всей архитектоники романа стал ограниченный в своем кругозоре рассказчик.
В результате проведенного исследования мы приходим к следующему выводу: в течение всего 1870 г. Достоевский работал над адекватной художественному материалу манерой повествования в «Бесах» и концу года определился с ней. Краеугольным камнем всей архитектоники романа стал ограниченный в своем кругозоре рассказчик.
Тезисы
Роль рассказчика в первой части романа Ф. М. Достоевского «Бесы» изменяется ко второй и третьей частям. Односторонняя точка зрения рассказчика (Хроникера) на героев и события (они даны исключительно в кругозоре рассказчика), доминирующая в первой части романа, важна для Достоевского не сама по себе, а как основной конструктивный принцип всего романа — она становится фоном для голосов героев во второй и третьей частях.
Рассказ Хроникера в предыстории (первая часть романа) настолько поглощает голоса героев, что их по существу не слышно, они лишены какой бы то ни было самостоятельности. Если же Хроникер вводит в свой рассказ слово героя, то это слово оказывается уже заведомо скомпрометированным: на него как бы накладывается отпечаток той всеохватывающей речевой стихии Хроникера, которая господствует в предыстории хроники. Герои при этом неизбежно предстают в одностороннем освещении. Таким образом, Хроникер как бы настраивает читателя на определенное восприятие героев и в дальнейшем, когда они станут полноправными участниками описываемых событий. Такое художественное решение Достоевским развития романного действия можно назвать «эффектом камертона»: какие бы пути ни открывались бы перед героями впоследствии, с какой бы неожиданной стороны ни проявилась их личность, им будут сопутствовать неизменность и категоричность оценок Хроникера (таковы: Ставрогин-зверь, Степан Трофимович — краснобай и приживальщик, недалекий Верховенский-младший, «придавленный» Шатов и т. д.). Со второй части (глава «Ночь») и до конца романа Хроникер выступает большей частью как регистратор происходящих событий, его голос становится едва слышным, а порой ему вообще не находится места среди голосов героев.Читатель начинает все больше сомневаться в справедливости мнений Хроникера о героях. Перед читателем предстает свободная мысль героев со всеми своими парадоксами. Освобождаясь от пут здравомыслия Хроникера, читатель проникает в сокровенные глубины души героев или даже погружается в их духовные бездны. К концу романа, сравнив оценки Хроникера с мыслями и поступками героев, читатель обретает великодушного Шатова, независимого Степана Трофимовича, неординарного Петра Степановича с его «энтузиазмом» и трагического Ставрогина.
Рассказ Хроникера в предыстории (первая часть романа) настолько поглощает голоса героев, что их по существу не слышно, они лишены какой бы то ни было самостоятельности. Если же Хроникер вводит в свой рассказ слово героя, то это слово оказывается уже заведомо скомпрометированным: на него как бы накладывается отпечаток той всеохватывающей речевой стихии Хроникера, которая господствует в предыстории хроники. Герои при этом неизбежно предстают в одностороннем освещении. Таким образом, Хроникер как бы настраивает читателя на определенное восприятие героев и в дальнейшем, когда они станут полноправными участниками описываемых событий. Такое художественное решение Достоевским развития романного действия можно назвать «эффектом камертона»: какие бы пути ни открывались бы перед героями впоследствии, с какой бы неожиданной стороны ни проявилась их личность, им будут сопутствовать неизменность и категоричность оценок Хроникера (таковы: Ставрогин-зверь, Степан Трофимович — краснобай и приживальщик, недалекий Верховенский-младший, «придавленный» Шатов и т. д.). Со второй части (глава «Ночь») и до конца романа Хроникер выступает большей частью как регистратор происходящих событий, его голос становится едва слышным, а порой ему вообще не находится места среди голосов героев.Читатель начинает все больше сомневаться в справедливости мнений Хроникера о героях. Перед читателем предстает свободная мысль героев со всеми своими парадоксами. Освобождаясь от пут здравомыслия Хроникера, читатель проникает в сокровенные глубины души героев или даже погружается в их духовные бездны. К концу романа, сравнив оценки Хроникера с мыслями и поступками героев, читатель обретает великодушного Шатова, независимого Степана Трофимовича, неординарного Петра Степановича с его «энтузиазмом» и трагического Ставрогина.