Литературные интертексты в гротескном мире «Диких животных сказок» Людмилы Петрушевской
Елизавета Владиславовна Кунгурцева
Докладчик
студент 3 курса
Московский государственный областной университет
Московский государственный областной университет
ауд. 188
2019-04-19
20:00 -
20:20
Ключевые слова, аннотация
Созданные вроде бы для детей, «Дикие
животные сказки» (1993—1994 гг.) Л. Петрушевской несут в себе самое взрослое
содержание, насыщенное многочисленными подтекстами и интертекстуальными связями. На их страницах
писательница ведет непрерывный диалог с культурой — диалог от противного,
так как большинству персонажей не до книг и их авторов. Петрушевская
максимально уплотняет тексты, начиняет их сознательной двусмысленностью, а
культурные и литературные коды расширяют смысловое поле гротескных притяжений и
отталкиваний.
Тезисы
«Дикие животные сказки» были написаны
Л. Петрушевской в 1993—1994 гг. по мотивам гротескных историй,
которые, «как Шехерезада», она рассказывала своим детям на ночь. Созданные
вроде бы для детей, они несут в себе самое взрослое содержание, насыщенное
многочисленными подстекстами и интертекстами.
Иронический литературный «щелчок» содержится уже в финале первой сказочки «В дороге», изображающей попойку насекомых, в результате которой все «полегли», а клоп Мстислав «запел любимую "Постель была расстелена", слова Евтушенко». Знаменитое стихотворение до сих пор ещё не стало песней, а имя поэта-шестидесятника больше не появится ни в одной из 116 историй цикла, однако Петрушевская, посмеиваясь, вставляет его в финальный «Список действующих лиц» наравне с инфузорией Асей и ежиком Витьком, тем самым пародийно занижая творчество одного из крупных русских поэтов. Но упоминание имени Евтушенко несет в себе и другой, прямо противоположный смысл — народности поэта, которого простые люди «поют» в минуты счастья — лукавый комплимент таланту современника!
На страницах этих сказок автор ведет непрерывный диалог с культурой — диалог от противного, так как большинству персонажей не до книг и их авторов. Намеренная двусмысленность человеко-животного мира обрастает дополнительными смыслами за счет ироничного введения культурных кодов. Культурная надстройка в равной степени далека как для «диких» животных/насекомых, так и для человеческих типажей, воспроизведённых под этими масками. Например, чеховские три сестры из одноимённой сказки цикла представлены у Петрушевской как «гадюка Аленка, крыса Надежда Пасюк (старшая) и росомаха Жанна (младшая)», дядя Ваня (он же Джонатан Ливингстон) — чайкой, Отелло — блохой Марианной, тургеневские Герасим и Муму — улиткой и амебой соответственно. Это безусловно юмористическое пародирование, порождающее своим контрастом улыбку и радость игры.
Литературные подтексты увеличивают «многогранность мысленного досье на персонажа» (Е.В.Бодрова). Животный, человеческий и культурный планы создают амбивалентное поле непрерывно переворачивающихся комических и игровых смыслов, в которых вечная русская неустроенность и «бытовуха» отражаются как в кривом зеркале.
Иронический литературный «щелчок» содержится уже в финале первой сказочки «В дороге», изображающей попойку насекомых, в результате которой все «полегли», а клоп Мстислав «запел любимую "Постель была расстелена", слова Евтушенко». Знаменитое стихотворение до сих пор ещё не стало песней, а имя поэта-шестидесятника больше не появится ни в одной из 116 историй цикла, однако Петрушевская, посмеиваясь, вставляет его в финальный «Список действующих лиц» наравне с инфузорией Асей и ежиком Витьком, тем самым пародийно занижая творчество одного из крупных русских поэтов. Но упоминание имени Евтушенко несет в себе и другой, прямо противоположный смысл — народности поэта, которого простые люди «поют» в минуты счастья — лукавый комплимент таланту современника!
На страницах этих сказок автор ведет непрерывный диалог с культурой — диалог от противного, так как большинству персонажей не до книг и их авторов. Намеренная двусмысленность человеко-животного мира обрастает дополнительными смыслами за счет ироничного введения культурных кодов. Культурная надстройка в равной степени далека как для «диких» животных/насекомых, так и для человеческих типажей, воспроизведённых под этими масками. Например, чеховские три сестры из одноимённой сказки цикла представлены у Петрушевской как «гадюка Аленка, крыса Надежда Пасюк (старшая) и росомаха Жанна (младшая)», дядя Ваня (он же Джонатан Ливингстон) — чайкой, Отелло — блохой Марианной, тургеневские Герасим и Муму — улиткой и амебой соответственно. Это безусловно юмористическое пародирование, порождающее своим контрастом улыбку и радость игры.
Литературные подтексты увеличивают «многогранность мысленного досье на персонажа» (Е.В.Бодрова). Животный, человеческий и культурный планы создают амбивалентное поле непрерывно переворачивающихся комических и игровых смыслов, в которых вечная русская неустроенность и «бытовуха» отражаются как в кривом зеркале.