Природа смеха в произведениях Гоголя до сих пор недостаточно изучена, тесно связана с особенностями писательского мировидения, его восприятия дьявольского начала как неотъемлемой составляющей человеческой жизни. Сущность такого начала у Гоголя неоднозначна и даже загадочна ввиду спаянности философии писателя с его постоянно меняющимся, отчаянно рефлексирующим внутренним миром, что формирует дальнейшие перспективы исследований как отдельных текстов, так и всего творчества в целом.  
В повести «Страшная месть» мотив смеха связан с образом великого грешника — образом колдуна. При первом же его появлении — неизвестный казак, смешивший всех на свадьбе и страшно преобразившийся, когда принесли иконы, — смех (пока человеческий) предшествует раскрытию дьявольской сущности, заранее обозначая чужого, а затем сменяется страхом.  
Смех как маркер чужого и страшного предстает и во II главе, где Катерина рассказывает: колдуну в детстве чудилось, как «все смеются над ним». Обратим внимание: колдуну чудится, что над ним смеются. Сам, в своём воображении создавая субъект смеха, колдун, таким образом, становится мнимым объектом смеха. Этим он отрицает, по сути, собственную дьявольскую сущность. Возможно, колдун боится этой сущности — неприятие им смеха над собой связывается с мотивами страха, отрицания.  
Более наглядно смех как отрицание представлен в XIV главе, когда над колдуном смеется его конь. Этот смех обличает, глубоко действуя на сознание колдуна — теперь ему кажется, что «всё со всех сторон бежало ловить его», смех предвещает неминуемую расплату. Апофеоз отрицающе-обличающего смеха видим в XV главе, когда при взгляде на колдуна смеется гигантский всадник. Этот смех гиперболизирован, он «рассыпался по горам» и ещё глубже потрясает колдуна, «всё, что было внутри его». Непосредственно после смеха следует смехом же подготовленная кара. Эффект увеличивают градационное усиление внешних источников отрицания (конь, гигантский всадник) и производимое ими эмоциональное воздействие на колдуна (охвачен паническим ужасом).  
Смех в повести Гоголя лишён амбивалентности, о которой писали М. М. Бахтин, Ю. В. Манн. Этот смех не направлен на самого смеющегося, что свидетельствовало бы о причислении персонажа и к смеховому антимиру, и к миру живых (работы Д. С. Лихачёва, А. М. Панченко, Н. В. Понырко). Невозможность самоотрицающего смеха для колдуна абсолютизирует хаотическое, дьявольское начало в его образе.
Таким образом, смех в «Страшной мести», выступая как маркер греховного и нечистого, приобретает особую природу, выражающуюся в отсутствии комизма, отрицании, обличении и осуждении носителя дьявольского начала, предвещающих его кару, его уничтожение.